Охота и Рыбалка в Омской области

форум клуба Омских охотников и рыболовов www.omskhunter.com




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 4 ]  Начало темы
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Рассказы
Непрочитанное сообщение Добавлено: Сб янв 25, 2014 3:28 pm. Прочитано 3894 разa 
Не в сети
Знаток
Аватара пользователя

Зарегистрирован: Вс янв 24, 2010 9:22 pm
Сообщения: 590
Беленький



Его привезли из новосибирского питомника в подарок Павлу. Охотники, давнишние приятели Павла, каждый год приезжали к нему на весеннюю и осеннюю охоту, не один раз обещали привезти ему хорошего щенка от породистой лайки. И вот около охотничьей избушки бегает белый комочек. Павел с пренебрежением, понимающим взглядом смотрит на него:

- Пусть живёт, может, что и получится.

Ему явно не понравился щенок, особенно его цвет, но он не стал говорить приезжим об этом. "Как назовешь-то щеню?", - пытали они Павла. Но тот отмалчивался. Павел и впрямь не захотел давать кличку собаке, а стал называть его по цвету - Беленький.

Приезжие отстрелялись на весенней охоте и уехали восвояси, а Беленький, предоставленный самому себе и полчищу комаров, остался. Его попытки проникнуть в избушку, где комаров было поменьше, натыкались на пинки Павла. Справедливости ради надо сказать, что остяки, к которым принадлежал и Павел, потомственные охотники, не очень-то ласково относились к собакам. Собака для них была как жизненная необходимость. Она должна была разделять со своим хозяином все тяготы и невзгоды тяжёлой охотничьей жизни. Мне приходилось видеть остяков, которые больше любили выпить, чем заниматься охотой. Добытое совместными усилиями человека и собаки доставалось человеку, собака же должна была кормить себя сама. Жалко было смотреть на такое животное. Как говорят, кожа да кости. Но верней и преданней друга у такого горе-охотника не было. Она служила ему верой и правдой, защищая, когда кто-то пытался его обидеть. Если же собака не могла вписаться в ту суровую жизнь, то судьба её была решена.

Остяки-охотники не любят собак-бездельников. Они безжалостно убивают их. Беленький тоже, очевидно, был причислен Павлом к недолгожителю, но судьба его сложилась иначе. Павел был хорошим охотником, и у него всегда было что поесть. Собак он кормил в основном рыбой, но иногда давал и мясо. Считал, что собака должна быть сильной и выносливой. Беленький носился по пойме и тайге, когда ему захочется. Взрослая собака, которая была у Павла, просто так без надобности уже не бегала по лесу. Ей было около десяти лет, и Павел боялся, что ей нет замены. И вот ему привезли, но что? Что получится из этого беленького красивенького щеночка? Его бы в домашних условиях содержать да по выставкам всяким водить, а его ему подсунули...

Прошло лето. К осени Беленький хорошо подрос, но его детская шаловливость иногда раздражала Павла. Беленький был ласковым, что характерно для западно-сибирских лаек. Они очень дружелюбны, чего не хватает нам, людям. Павел же не очень любил, когда Беленький ласкался к нему и лизал его руки. Он не знал того, что когда собака лижет руки, то выражает этим наивысшую любовь и преданность своему хозяину. Он грубовато отталкивал Беленького, приговаривая:

- Какой-то лизун. Посмотрим, что ты на охоте будешь делать.

В конце сентября Павел поставил петли на медведя. Через пару дней решил пойти проверить.

- Пошли-ка! - позвал он Беленького, - проверим, приходил хозяин или нет. Пройдя с полкилометра, Беленький, бегавший впереди Павла, вдруг пошёл сзади.

- Что, уже наохотился? - со злобой сказал Павел. Охотники не любят, когда собака ходит сзади. - Ну, ладно, посмотрим, что из тебя дальше получится.

Вдруг Беленький схватил Павла за сапог сзади. Павел, не обворачиваясь, пнул его пяткой.

- Ещё не наигрался?!

Когда Беленький схватил за сапог второй раз, Павел разозлился:

- Ещё раз схватишь, застрелю!

Только он это сказал, как Беленький так цапнул Павла уже выше сапога, что тот в гневе быстро снял с плеча ружьё и обернулся, чтоб выстрелить в Беленького. Метрах в пяти стоял готовый к прыжку медведь. Павел выстрелил. Медведь замертво рухнул на землю. Охотник вытер холодный пот, выступивший на лбу, и присел на корягу. Беленький вовсю драл за задние ноги медведя. "Вот тебе и Беленький! Надо же!" - восхищался Павел.

Беленькому тогда было чуть более шести месяцев. С этого дня он стал для Павла лучшим другом. Жизнь у него изменилась. Осенью, когда открылась промысловая охота на соболя и белку, Беленький с азартом стал работать по этим пушным зверькам.

Через год в гостях побывали друзья из Новосибирска. Они поинтересовались, доволен ли Павел собакой. Он рассказал о качествах своего четвероногого друга, от всей души поблагодарил за такой хороший подарок. Вскоре о Беленьком знали не только в округе, но и за пределами области. Псу было уже два года, когда из области прилетели на "вертушке" киношники. Для фильма нужны были съёмки охоты на лосей. Гости рассказали Павлу о цели своего визита, объяснили, чем мог помочь им он.

- Ничего нет проще, - ответил Павел.

Он знал, что два года назад вряд ли смог бы помочь им, да и они вряд ли прилетели бы к нему. После этого случая Павел говорил: "Беленький меня в люди вывел!".

Охотник примерно знал, где находятся лоси, и предложил прилетевшим отправиться на охоту.

- Так сразу? - удивлённо спросили они.

- Дело ваше, можем и завтра, ответил Павел.

- А далеко хоть идти? - спросили киношники.

- Вам нет. Беленький организует, как вы захотите.

Гости заинтригованно посмотрели на Беленького, который стоял возле хозяина и, как им показалось, внимательно слушал их.

- Нам бы место, чтоб покрасивей было, можно? - попросили они.

- Можно! - ответил Павел.

- Тогда пошли.

Пройдя метров восемьсот, Павел показал на гривку, которая тянулась вдоль небольшого ручейка. Невысокие берёзы, сосёнки и кустарниковые деревья подходили к небольшой опушке, где уже поникла пожелтевшая трава.

- Ну, как, устраивает вас это место? - спросил Павел, и добавил: - Кто стрелять будет?

- Так мы надеялись на Вас.

Павел почесал затылок:

- Ладно, устанавливайте свою аппаратуру.

Гости пожимали плечами, не понимая, как всё должно произойти, но выполняли всё, о чём просил Павел. Видеоаппаратуру поставили и замаскировали согласно его рекомендациям. Он объяснил, что если лось почует чего, то даже Беленький не сможет его удержать. А пёс, повизгивая, крутился около гостей, которые уже успели угостить его сладостями. Павел не запрещал гостям угощать своего друга, а, наоборот, был доволен, что Беленькому уделяют особое внимание. У него и в голове не было, что собаку можно испортить куском хлеба или даже мясом, тем более сладостями. Зато у Беленького, наверное, такие дни угощения были праздниками.

Всё готово. Павел зовёт своего друга, и они уходят. Киношники, ничего не понимая, пожимают плечами:

- Ничего не сказал, пошёл куда-то.

Павел прошёл метров двести до соседней гривки, погладил Беленького:

- Давай, не подведи. Искать!

Беленький мигом исчез, а Павел пошёл к гостям. Увидев его, гости приободрились:

- А мы уж думали, ты нас оставил!

Павел заулыбался:

- С полчасика придётся подождать. Сейчас хорошо, комаров нет, можно хоть несколько часов стоять, - добавил он.

- Разговаривать-то можно?- спросили гости.

- Можно, пока не услышим лай. Как найдёт и погонит, тогда надо вести себя спокойно.

Как и обещал Павел, Беленький не заставил долго себя ждать. Все замерли на своих местах, вслушиваясь в приближающийся лай. Ещё мгновение - и лай совсем рядом. Перед самой опушкой лай внезапно прекратился. Из кустов выскочил лось. На его морде висел белый ком, мотаясь из стороны в сторону. Раздался выстрел, и огромный рогач рухнул на землю. Произошло всё так быстро, что никто не мог сообразить, как всё случилось. Беленький рвал уже затихшего зверя. Камеры работали, а люди, побросав всё, окружили лесного красавца.

Говорят, Беленький ещё раз спас жизнь Павлу, когда тот ранил медведя. Раненый зверь очень опасен, и Павел хорошо знал об этом. Медведь убежал, и Беленький не смог его остановить. "Может, уйдёт куда-нибудь", - успокаивал себя Павел, но с ружьём никогда не расставался. Выходя из избушки по нужде, всегда брал его с собой. И хотя Беленький был начеку, Павел знал, что собака вряд ли остановит раненого зверя. Такие случаи уже были со знакомыми охотниками. Медведи очень коварны. И Павлу пришлось испытать эту истину на себе. Однажды едва уселся он для отправления естественной нужды, как мимо него стрелой метнулся Беленький. Павел даже не посмотрел в ту сторону, куда кинулся его друг. Он всё понял. Держа штаны в руках, он влетел в избушку и тут же выскочил из неё с ружьём. Медведь, мотая всем телом, пытался скинуть собаку с шеи. Выстрел оборвал жизнь одного, спасая другого, а точнее, других. Павел опустился на землю. Руки его дрожали. Он тихо позвал:

- Беленький!

Тот бросил уже бездыханное тело медведя, подбежал к Павлу и стал лизать ему лицо.

С тех пор прошло много времени. Павел похоронил Беленького. Не знаю, жив ли Павел. Знаю только то, что там, где долгие годы стояло его зимовье, все поросло травой и молодыми деревцами...



За это сообщение автора СЕМЕН СЕМЕНЫЧ поблагодарили: 8 : Andrew 1, Анатольевич, Андрей 55, Pavel, Витязь, Дерсу, ТИХОХОД, Юрий
  Рейтинг: 13.56%
Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Рассказы
Непрочитанное сообщение Добавлено: Сб янв 25, 2014 3:32 pm. Прочитано 4468 раз 
Не в сети
Знаток
Аватара пользователя

Зарегистрирован: Вс янв 24, 2010 9:22 pm
Сообщения: 590
Расплата за преданность



Эту драматическую, тяжелую для восприятия нормальным человеком историю о собачьей преданности и нечеловеческой подлости мне рассказали в 2006 году в одном из сел Карагинского района. Сложно придумать что-то подобное, даже владея утонченной фантазией.

….Весной появилась надежда подзаработать. Один из бывших охотников госпромхоза развил соответствующую времени коммерческую деятельность: скупал у односельчан медвежьи шкуры и желчь в неограниченном количестве. А тем, кто отправлялся на медвежий промысел, давал в долг бензин, продукты, патроны и в аренду два «Бурана». Сам он на зависть односельчанам ездил теперь на импортном снегоходе.

Во второй половине апреля ранним утром несколько снегоходов выехали из села и веером разъехались по еще заснеженной тундре, постепенно отдаляясь друг от друга. За «Бураном» Урвича по весеннему насту непринужденным галопом, с веселым блеском в глазах бежал крупный лайкоид – помесь лайки и немецкой овчарки. Поначалу Андрюха дал щенку нормальное для собаки имя, но со временем понял, что тот растет не по-собачьи смышленым, и переименовал в Штирлица. Имя легендарного разведчика из популярного телесериала подходило ему в самый раз. Подрастая и матерея, пес научился уживаться далеко не с идеальным хозяином, определяя его настроение по незначительным признакам: по одежде, походке, запаху, взгляду, интонации голоса. Полевая камуфляжная форма сигнализировала о самом интересном занятии для него – выезд или выход на охоту, рыбалку или за дикоросами. Запах алкоголя напоминал о полученном в молодости пинке и заставлял в таких случаях соблюдать дистанцию или на какое-то время вообще исчезнуть со двора. Многое он прощал своему двуногому вожаку. Скудное кормление пес восполнял посещением помоек и ловлей в окрестностях сусликов. Лишний вес никогда не был для него проблемой. Кого в действительности кормили ноги, так это его.

Штирлиц пока еще не понимал, на кого они будут охотиться. Куропатки, по всей видимости, хозяина не интересовали. Пес уже дважды отскакивал в сторону на запах и поднимал из кустарников почти невидимых глазу белых куропаток. Но хозяин не обращал на них внимания. Обычно в это время года он грузил сани «под завязку» всяческим походным скарбом и отправлялся за две сотни километров на западное побережье полуострова, к морским воротам Парапольского дола. В конце апреля и начале мая сотни тысяч гусей летят туда, а затем дальше, к местам гнездования, расселяясь по всему заболоченному долу. Но в данный момент сани были полупустыми. Четвероногий попутчик, в очередной раз поровнявшись со снегоходом, пытался поймать взгляд хозяина в надежде хоть что-то понять. А в это время невидимые за солнцезащитными очками глаза Андрюхи беспорядочно шарили по склонам сопок. Иногда он останавливался, глушил двигатель и по нескольку минут дотошно рассматривал в бинокль заснеженные, без намеков на проталины склоны. Закончив очередной осмотр, недовольно бормотал: «Рановато… снега еще много, спят сволочи лохматые в своих берлогах».

За спиной охотника висела одноствольная «ижевка» двенадцатого калибра, «левая» – не зарегистрированная в разрешительной структуре МВД. Однозарядная одностволка – не самое подходящее оружие для охоты на медведя. Но другого ружья, тем более официального, человеку с разгульным, шальным образом жизни никогда не заиметь. Из своего «карамультука», так Андрюха называл ружьишко, убил уже не одного косолапого. Добивал ловленных в петли из троса, стрелял из-под собаки или вот как сейчас, со снегохода. Впрочем, в перспективе приобретения законного оружия он ничем не отличался от местных аборигенов, для большинства которых по разным причинам это остается недостижимой вершиной, несбыточной мечтой.

В полдень остановился в заброшенном домике оленеводов. Северные кочевники довольно скоро исчезли из тундры вместе со своими оленями. С того времени, когда новое руководство страны повернулось задом к своим северо-восточным подданным, и десяти лет не прошло, а их как будто никогда здесь и не было. Оставшись без государственных дотаций, они за несколько лет съели и разбазарили почти всех оленей и пополнили ряды безработных в селениях. Вследствие цепной реакции сёла не замедлили превратиться в трущобы. Где-то там, в пойме соседней речки, на взятом в аренду снегоходе параллельным курсом едет Ульян – бывший оленевод, работавший когда-то в бригаде своего отца, Героя Социалистического Труда. Но Урвич думал сейчас не об этом. Беды аборигенов его не волновали. Он думал о том, что безрезультатно израсходует за поездку сотню литров взятого в долг бензина. Запив сушеную корюшку полусладким чаем, именно с такой скверной мыслью вышел на улицу. Отдал собаке очистки вяленой рыбы. То, как ел Штирлиц, удивляло не только его хозяина. Вечно голодный, но делал это с величием аристократа. Любая другая собака норовит пальцы отхватить вместе с подачкой, а этот возьмет так, будто уже сытно поел.

Ну, наконец-то! Охотник и трех километров не проехал после «обеда», и вот он – свежий след крупного медведя. То, что зверь прошел недавно, сомнения не было – утром выпал небольшой снежок, и следы отпечатались поверх него. «Взять» косолапого теперь было, вот уж точно, делом техники. Как говорил в таких случаях бывший охотник-профи и теперешний его работодатель по прозвищу Остряк: «А куда он денется, медведь – не куропатка, летать не умеет». И Андрюха, направив снегоход параллельно следу, поддал ему газу. Но двигателю это не понравилось. Давно нечищеные свечи обросли нагаром, и мотор начал давать сбои. Водитель чертыхнулся: «Ну надо же, почему именно сейчас?!» Что бы выкрутить свечи на этой «чудо-технике», надо ох как изловчиться. На это уйдет минут тридцать. Но на средних оборотах двигатель вновь заработал устойчиво, и он решил, что и так догонит медведя. И правда, куда он денется, Штирлиц уже уткнулся носом в след и, наращивая скорость, ушел вперед. Он понял, кто нужен хозяину.

Медведь появился неожиданно. Из-за шума двигателя наезднику не слышно, что происходит вокруг, поэтому Урвич не мог слышать лай уже работавшей за кустами по зверю собаки. Объехав густой ольховник, он увидел невдалеке огромного темно-бурого медведя, казавшегося черным на безупречно белом снегу. Штирлиц, постоянно забегая за спину, будто играючи, крутил его на одном месте. Наст хорошо держал собаку, а тяжеловесный зверюга, делая выпады в сторону наседавшего пса, вминался на полноги.

На подъехавший снегоход медведь среагировал неестественно. Обычно в таких ситуациях все они пытаются спастись бегством, а этот перестал вертеться и встал мордой навстречу технике. Иногда он нервно, резко поворачивал голову назад, контролируя атакующую собаку, но уже больше внимания уделял громыхающему чудищу. Похоже, что он впервые видел снегоход.

Андрюха, подъехав на безопасные двадцать метров, начал объезжать медведя по кругу, выбирая удобную позицию для самого надежного выстрела – сбоку, по лопаткам. Но тот, как стрелка компаса, реагирующая на металл, поворачивался за человеком. Излишняя горячность и коварный азарт, погубившие не одного медвежатника, взяли верх, и охотник, поспешно прицелившись зверю в грудь, нажал на спусковой крючок. Но в момент выстрела медведь дернулся в сторону собаки, и пуля угодила ему в плечо. С коротким рыком он кусает себя за место попадания пули, будто пытаясь вырвать то, что в него впилось, и тут же, слегка наклонив голову, бросается к стрелку! Урвич резко давит рычаг газа. Но «Буран» не рванул с пробуксовкой вперед, как того сейчас требовалось, издевательски плавно проехал несколько метров и, чихнув, заглох!

И вот тут охотник делает вторую, еще большую ошибку. Вместо того чтобы перезарядить ружье, а на это было время, несколько раз бесполезно дергает ручной стартер, пытаясь запустить двигатель. Когда бросил взгляд в сторону медведя, страх парализовал его – смертоносная лохматая громадина закрывала почти весь обзор перед ним. Но в этот момент Штирлиц, висевший на звере сзади, бросается на него спереди! И это была уже не лайка, натренированная работать по медведю только сзади. Это была вторая половина собаки-метиса – преданная до самозабвения овчарка, защищавшая своего непутевого хозяина и вожака. Отчаянного безумца, устремленного на медвежье горло зверюга на лету сбивает когтистой лапой и, прижав к снегу, быстро расправляется с ним. Рванул два-три раза клыкастой пастью и, как тряпку, отшвырнул в сторону обмякшее, окровавленное тело. Но этих нескольких секунд Андрюхе хватило, чтобы прийти в себя и перезарядить ружье. Промахнуться с расстояния пяти метров в голову размером с чемодан сложно даже захудалому стрелку, а Урвич умел стрелять навскидку. Пуля, угодившая точно между глаз, мгновенно остановила нацеленного на заключительный бросок медведя. То ли от огромного желания достать обидчика, то ли в предсмертной судороге медведь, падая, сделал еще один, последний толчок задними ногами и уже мертвым проскользил брюхом по снегу, ткнувшись в снегоход.

Охотник не сразу подошел к собаке. Сидя на снегоходе, выкурил подряд две сигареты. Следствие сильного стресса – дрожь в руках и ощущение слабости в ногах – прошли. Подошел к Штирлицу. Пес был еще жив. Но глубокие, безобразные кровавые раны говорили об одном. «Не жилец, все равно умрет», – именно об этом и подумал Андрюха и, перезарядив ружье, направил его на собаку. Помутневшие, влажные глаза смотрели не в черное нутро ствола, откуда должно прийти избавление, а прямо ему в глаза. В них не было ни укора, ни боли, ни страха. И впервые за сорок лет беспутной, ненормальной жизни внутри у Андрея, там, где должна быть душа, что-то екнуло, а палец отказывался спустить курок. Он никогда не считал этого пса до конца своим. Иногда кормил, иногда ласкал, а бывало, и пинал... Опустив ружье, охотник достал нож, висевший в ножнах на поясе, и пошел к медведю с уверенностью, что собака умрет раньше, чем он успеет снять со зверя шкуру, и тем самым избавит его от неприятного дела.

Немногим больше часа провозился Урвич с медведем. Погрузив снятую шкуру на сани, закутал брезентом и увязал веревкой. Мяса не взял ни куска. Он не ел мяса камчатских медведей с неприятным, специфическим звериным запахом. Зачистка свечей зажигания отняла еще полчаса. Солнце клонилось к горизонту. Но он успеет приехать в село до наступления темноты – в это время года в северных предполярных широтах темнеет поздно. Двигатель запустился с первого толчка. Немного отъехав, Андрей оглянулся назад. Приподняв и с трудом удерживая голову, собака смотрела ему вслед….

Прошло полтора месяца. Ранним утром по центральной улице, на которой еще не так давно безгранично властвовал Штирлиц, ковыляло что-то непонятное, бесформенное, но похожее на ту единственную собаку, которой все уступали в силе, злости, напористости и потому боялись. Штирлиц? Да, это был он! Но мало что напоминало о его прежнем величии. Теперь это был Квазимодо в собачьем обличии: сросшиеся как попало кости, не покрытые шерстью широкие рубцы шрамов, из-за травмы позвоночника его задние ноги плохо двигались. Но он вернулся, переплыв при этом в дороге две бурных речки! Как ему это удалось, знает только он. Питался пес все то время, пока заживали раны, наверняка той самой медвежатиной, которую не все местные жители любят, но почти все местные собаки едят. То, что его не добили медведи или волки, которые могли прийти на запах медвежатины, объясняется просто. Десяток охотников, колесивших на снегоходах всю зиму и еще два весенних месяца по тундре, сопкам и лесам, выбили или разогнали все живое в округе. К тому же некоторые медведи боятся собак, их запаха или просто лая. Жизненный опыт подсказывает им: рядом может находиться могущественный, вечный, единственный соперник – человек.

Услышав взбудоражившую все село новость, вечером к Урвичу пришел его старый дружок. Посидели, распили бутылочку водки. Затем еще одну. Андрюха пожаловался ему: «Почему он не издох, зачем вернулся? Мне здоровая собака не всегда нужна, а калека мне зачем?!..» Гостя не надо было ни о чем просить, в благодарность за щедрое угощение он готов был взять на себя исполнение неприятной миссии.

Устроившись на своем прежнем месте, под навесом сарая, Штирлиц спокойно спал. Он выжил и вернулся домой, осилив тяжелый путь, который дался бы не любой и здоровой собаке. У него не было ни злости, ни обиды на хозяина. В собачьей психологии нет такого понятия – предательство. Его предковое, волчье, мировоззрение говорило: выживает сильнейший. Вся предыдущая его жизнь прошла по таким правилам. Впервые за полтора месяца он спал безмятежным щенячьим сном. Не надо было сейчас, как недавно, бессонными ночами, находясь в беспомощном состоянии на чужой территории, прислушиваться и принюхиваться к враждебным звукам и запахам. Три последних дня, пока добирался до села, пес ничего не ел, но беззаботное умиротворение заглушало голод.

Штирлиц не услышал, как кто-то тихо, крадучись, подошел к сараю. Из-за угла вначале высунулась голова, затем появился силуэт мужчины с ружьем. Это была все та же одностволка Урвича, но в руках другого человека. Июньская северо-камчатская белая ночь позволила ему точно прицелиться. Глухой звук выстрела, отраженный дощатой стенкой, не побеспокоив даже соседей, ушел в сторону моря….



* * *



Да простят меня все верующие всех религий – я закоренелый атеист, допускающий существование лишь Высшего разума Вселенной. Но иногда мне хочется верить, что существует где-то собачий рай, куда отправился мой верный пес Заграй (перед которым я, как бы хорошо к нему ни относился, остался в неоплатном долгу), и непременно, без каких-либо условий, оговорок или очереди должна проследовать многострадальная душа Штирлица. В том прекрасном потустороннем уголке мироздания должно быть все необходимое для вечной счастливой собачьей жизни. Но там не должно быть людей.



Родион Сиволобов

"Охотничий двор" №9 – 2010



За это сообщение автора СЕМЕН СЕМЕНЫЧ поблагодарили: 4 : Андрей 55, Витязь, Дерсу, ТИХОХОД
  Рейтинг: 6.78%
Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Рассказы
Непрочитанное сообщение Добавлено: Сб янв 25, 2014 3:34 pm. Прочитано 5038 раз 
Не в сети
Знаток
Аватара пользователя

Зарегистрирован: Вс янв 24, 2010 9:22 pm
Сообщения: 590
Последняя охота



Свою охотничью тропу он набивал уж без малого годков восемьдесят. И все – в дружеской компании с лаечками. Вдоль и поперек иссекли его долгий путик кольцехвостые напарники. И как ни петляла порой судьба, а никуда от лаечного хвата не делась.

Себе на девяностолетие он таки оставил от «пенсионерки» Ладки декабрьского щенка с белой через нос и лоб проточиной. «Для охраны хоть», – лукавил сам с собой и совал мальцу в жаркую пастенку большой палец вместо соски.

И в первую же весну, скрипя хворыми коленками, потащился с пятимесячным дружком на вальдшнепиную тягу. Знал старый, что нельзя с лайкой ходить весной на тягу, запрещено с ней охотиться в это время на птицу, но года поджимали, хотелось увидеть, что из щенка получится. Ну и по старой памяти завернул к давнишнему сотоварищу, дубу-долгожителю. Представиться, так сказать, хозяину леса да испросить покровительства для Урманки. Подточенное с северной стороны сыпучей гнилью дерево встречало, может быть, последнюю весну. Но двумя-тремя оттаявшими в умиравшей кроне ветвями все же одобрительно качнуло.

А Урманко, пострел, серебряным шаром закатывался в голые кусты. Удивлял своим инейным окрасом. И все больше напоминал старику его первую уральскую собачку, Платинку. Ох и мастерица же была она на заброшенных драгах с голубыми озерками утку отыскивать и завлекать вплоть до верного выстрела. И, как сейчас дед понимал, не только лаем разговорного жанра брала, а видать, и шкуркой своей платиновой охмуряла...

За воспоминаниями пропустил первого рыжего вестника весны. И ладно. Еще один «хоркун» протянул нетронутым. А сбил охотник того, которого и щенок в полете приметил. Задрал мордашку с белым околышем, громового раската выстрела словно и не слыхал, – так разобрала его закувыркавшаяся в сумеречном воздухе птаха. И шлепнулась-то она по щучьему велению рядом. Вытянулся птицелов. Ушки – в стоечку. Кружанул осанисто, чутко потягивая первое молодое вино охоты. И пошел, пошел неслышными кошачьими шажками на зов своей промысловой планиды. Вытащил горячую дичину из кочкарника к ногам хозяина. А тот – ни слова доброго в ответ. Ни прикосновения ласкового. Давно уж заметил дед, что отвлекают эти нежности телячьи от дела незаматеревшую душу. Не мешай щеняре вслушиваться в вековечную колыбельную природы. Сам дойдет. Вишь, заоблизывался. Грудешка-то ходуном заходила от первых пьянящих вдохов лесной жизни.

И по волоку-то сразу находит. И из ледяной лывы тащит, отфыркивается. И куда ни запрячь, все равно угадает. И налаивает себе чего-то, наскуливает. На разговор его тянет с дичиной, что ли? Ткнет носом взмокшее перо и нутряным голосом бормочет с перебором, взрыкивает. Отношение выражает. И добрый был знак многоопытному лесовику, что собачка – самородная. Затейливо и богато являла себя в Урманке охотничья страсть.

И осень еще большей тому порукой стала. Хотя и придавило взбунтовавшееся давление, а все же священнодейство открытия не пропустил. Пристрастил к утятинке самородка. И дивно тот справлялся в камышах в свои-то девять месяцев от роду. Ну, подранка там из рогоза вытянуть – это дело собачье, понятное. Про то и разговору нет. А примечательно, как заигрывал он с водоплавающими-то, любезничал да ублажал. Вот про что задушевная беседа.

Махнет, значит, вперед деда-спотыкача на памятное озерцо. И подаст вскоре трогательную сердечную ноту. И радость-то рассыпчатая, как сахар, в том затяжном взлае, и – песня жалистая, и – заманивающий кураж хитрована-искусителя. Дескать, вот она, уточка-то. И чтобы не спугнуть ее ненароком, выхаживает четвероногий артист по бережку, хвостиком помахивает и даже не взглядывает на стайку. Распевается себе. А утиная братия, от любопытства клювы раззявив, туда-сюда утюжками по глади шлындает.

Дедок же тем временем черным ходом на «концерт» пробирается. Кустами да зарослями крадется. И хоть пытанная крестьянской работой спина не гнется, окаянная, и ноженьки на сгибе дрожью исходят, а настроение молодое, памятное возвращается.

...Вот также и Платинка ведь в далекой юности крякашей уговаривала. Те же лаечные перепевы. Гипнозом брала. И уж хвост обязательно распустит, как косу красна-девица. И ушки развалит на затылке. И давай себе распинаться густым грудным приговором. Утки перед ней в десятке шагов, как детки на утреннике, шеи тянули. А она бродила осокою с нежным брехом и никакого к ним промыслового интереса вроде и не являла. Подобравшись на огневую позицию, ловкий стрелок брал сразу на мушку по две-три головы. А уж после выстрела Платинка сбрасывала с себя маску притворства и кидалась в озеро со всем нетерпением. И подавала, подавала. Хватало же ей выдержки при таком-то азарте валять ваньку, ну, не чудесница ли?

Какая давность... А помнится. И все эти годы старался лаечник сберечь удивительную кровь «местной западносибирской». Даже когда перебрался в европейскую часть России, сохранил верность своим пристрастиям. Через прежних знакомцев выпрашивал-выманивал собачек из-под Ирбита. Вел свою линию. Нет-нет да и давал его породный прииск остроухих выдумщиц, что промышляли с завидной изюминкой.

И вот в десятом уж, считай, колене подарила матушка-природа серебряного Урмана-певуна. Уж такой мастер уговаривать, что куда с добром! Уставится, телепат этакий, своими огнистыми карими и давай душу вытягивать – в лес зазывать. Урчит-постанывает, скулит-полаивает. И башкенцией лобастой то кивает согласно, то крутит укоряющее.

– Ну-у, лизун, – вздыхал растроганно дед.

А сам-то вроде как ощущал от этой собачьей терапии прилив сил и сбрасывал по случаю десяток-другой. Но года-годочки, все равно что поленница на задворках, высилась да кренилась и придавить норовила иной раз. А кобелю бесстыжему все неймется. Только и пялится сквозь тесовый забор на еловую гребенку за польцом. Лапой заветную калиточку поскребывает. Колобком масляным в ногах катается. Давай, мол, тряхнем стариной замшелой, пробежимся по отъемам.

– Знатный уговорщик, да уж... Погоди, сбегаем, Урманко, сбегаем, – виновато отговаривался хозяин, пеняя на преклонность лет.

И чесал псу брюхо заскорузлыми пальцами, кряхтел и притворно ворчал на нетерпеливца:

– Молодой-то конь скорее на кладбище свезет, верно в народе говорят.

А с другой стороны посмотреть: псинка бесхитростная разве повинна в том, что тебя немощь точит. Взял лаечку, так будь любезен обеспечить ей богатую охотничью биографию. Крупняка покажи. Хватит мелочью потчевать. Тем более, по всему видать, что собачка даровитости редкой. Вон как лося-то завернул...

А дело это случайно приключилось. В августе наткнулся дед на ближней вырубке на обильный малинник. С ходу набрал ведерко. Вареньица сварганил. Назавтра еще сподвигся. И Урманку с собой на прогулку взял. А жара стояла потогонная. И пес от нее все в лесной прохладе хоронился.

И вдруг из крепи лай долетел. Набатный, резкий. Старина от неожиданности едва кружку с ягодами не выронил. На пень-вековун для обзору вскарабкался и видит: вразвалочку выбегает на опушку лось. Лоснится весь от летней неги, ушами вальяжно помахивает. А рога на солнце полыхают, что тебе подсвечники начищенные. С ленцой так катит вдоль вырубки. А за ним, дельфиненком из зарослей выпрыгивая, Урманко стремится. И все норовит толкнуть зверя прямиком на хозяина. Дескать, погляди, ягодник, на настоящее-то добро. В каких-нибудь пяти шагах от деда-истукана и прошествовал бычина. Хоть за рога хватай.

А у запалившегося кобелишки язык на всю длину из пасти вывалился. Куда ему по плотному кустарнику да завалам за длинноногим. Вот он и смекнул: нечего взапятки дышать. Срезал леском. К речке. И там, где у зверя верный лаз, остановил его «в штык». Забористо взлаял, громово. И тут же сбавил обороты, давай разговоры разговаривать, «баки» забивать. С восторгом запел, шельмец. Комплиментами, видно, великана осыпал. А если и грубил, огрызался, так только в дедову сторону. Звал. Ну, где ты там, старый хрыч? Да не ко времени, Урманец! Но уж голосовой палитрой нарадовал вдосталь. То озорно взлаивал, то – в надрыв, то – в растяжку. То печалинку короткую навевал. А вот яростной, пугающей злобы не было. Дипломатика лобастая! И страх не показал. Зверовик прирожденный. Напористый и гибкий. Страстный, но голову не теряет.

Вот бы закрепить успех. Да как? Притравочные станции дед ни во что не ставил. «Там только в куклы собак играть приучают». И на коллективную охоту лет двадцать уже никто не приглашал: снят, как говорится, с воинского учета. Но ничего, Урманко, своими силенками обойдемся. Характер-то, слава Богу, не просел. А что ходули нет-нет да и подламываются, так на то начихать с высокого лабаза. Дай срок, лосятник, забуримся в верный отъем.

Сказал – сделал. Нагреб по сусекам картечи на заряд да пару пуль. Хватит, если что. Лес-то, он никогда больше чем на дуплет не расщедрится. Промельк – другой, и – вся недолга. «Лишь бы Урманко себя показал, да я не подвел. Вот и будет ему память...»

И по хмурому декабрю припустились они через польцо. Толчка прежнего в ногах не было, все «пружины» давно полопались. Пимы буровили порошу волоком. Взопрел разом. На опушке к валежинке приладился дых перевести. Поохал, пооглядывался на избяную крышу. Ворону-высоколету пригрозил, что увязался каркать. Но делать нечего, раз ухватился за гуж. Держать надо фасон перед кобелем, чтобы уверовал в охотника с младых когтей. Лес слабых не жалует. Кончай сопливиться. И, перекрестясь на просвет, спустил светлобокого с поводка. С радостным вызвизгом на упругом скоке ворвался тот в свое дикое вольное отечество. Взыграла в нем родовая кровь лаечных поколений. Аж самого дедка обдало накатом собачьего восторга. И, растянув в улыбке вислые забелевшие усы, он поддался азарту горячего спутника. Вперед! А загустевший тем часом снегопад опустился глухим занавесом. «Лихая погодка – зверобойная», – подсказывало заходившееся сердце. Нет, зря брешут, мол, утихает с годами охотничья страсть. Она как была, так и есть – главная жила, что за собой всю жизнь тянет.

День уж подкатился к середке, когда набрели на подметенный кабаний след. «Вот он, гостинчик-то лесной», – бубнил про себя старик, ощупывая вмятины голыми пальцами. «Ага, разомлел под снежной перинкой, не схватился еще... Стало быть, свежак. Утрешний. Шажок-то сытый, неспешный. Видать, к лежке тянул. И самое место, где поднять его сейчас можно – верстах в полутора, в крепях... Так ведь это опять же – у старого дуба. Знать, свидимся».

И на малом пыхливом ходу он с удовольствием вспоминал своего молчаливого друга. Как тот раздвоенной сохнущей короной раздвигал еловые макушки. Как каждую весну оставшиеся в живых отстволины собирались с силами и выбрасывали охапку-другую резных листьев. На одном характере стоял дуб, доживал. И так получалось, что многое объединяло двух старожилов. Один другому говорил: «Держись!» И с чувством при встречах оглаживал глубокие шрамы на коре. А в трудные промысловые времена и заступничества у хозяина леса просил, дескать, пошли зверя на верный выстрел. И бывало, следовали удачи за великодушным жестом могущественной ветви. А теперь, в глубокой старости, они и вовсе стали похожими.

И заранее радовался следопыт предстоявшей встрече. И сметливо срезал путь, тропя следок. Огибал овражины и крутогоры. Прикидывал, что подсвинка лес послал в самый раз: и по размерам, и по силам старому да малому угодил. И клык еще у зверя не тот, чтобы неопытного ловца порвать. А Урман равнодушно тыкался в подметенные ямки от копытец, фыркал недовольно. И принимался дальше козлить по лесу дуралеем. Эх, позарез нужна схватка со щетинистым противником, чтобы вспыхнула и зажглась в лайке врожденная и неутолимая жажда к преследованию зверя.

Часто передыхивая, тихоход упорно ковылял под уклон к речушке. Ворчал на неутихавший снеговей и досадливо думал наперед: каково будет лезть по взгорку на обратном пути. А если еще и с ношей?.. «Во-о дурында-то песочная, туды твою... И поделом. Чем думал, когда щенка оставлял? На потеху душевную? Ага-а.., держи карман шире. Душа, она, поди, не потеет, не спотыкается, как кляча, да под ноги себе не харкает. Раскатал губы, думал, на крылечке сядешь, а он перед тобой плясать будет, как цыганенок. Не тут-то было. Урманец такой, что из гроба на охоту утащит. Чертеняка платиновый... Еще незрячий был, а уж в ладошку тыкался, душонкой своей терся. Ну и забавные до чего конопушки у него, губошлепа. Соплей бы ему еще на обе щеки, х-хе... Гаденыш ласковый. В три недели у него уж и ушки колышками – раньше всех, хвост – спиралькой. И у миски первый, торопыга. А когда прихворнул, так глазенками, хоть и мутными еще, а уж норовил в самую глубь сердечную уставиться. И палец мне весь ужамкал до синюшности, когда Ладушка-то отошла... Вот ведь что значит: твоя собачка, кровная. Они ведь находят нас сами, так-то. А потому и отдай свою оставшуюся жизнь, не жмись... А я и не жмусь».

Так, собеседуя сам с собой, вышел к дубу. И обмер. Зияла на месте костистой и развесистой некогда кроны пустынь небесная в ошметках снегодувных. Половина расщепленной могучей рогатины покоилась в переломах и трещинах на земле. А другая – в ржавых заиндевелых подтеках гнили, едва держась на раздвоенном комле, оперлась тяжко на ель-соседку, согнув ее в три погибели.

Вот и надломилась долгая древесная жизнь. И закоченевшие медной чеканки листья сиротливо выглядывали из-под нападавшего снега. Они не отлетели по осени, видно, решив лечь вместе с материнской ветвью. И теперь она в причудливом изгибе копила мохнатые хлопья. Горбатый сугроб громоздился на дубовой развилине, намертво схватившейся с едва терпевшим еловым стволом.

А в недавние свидания верилось, что дуб еще пошумит против ветра. И как-то исподволь связывал стояние дерева со своим житьем-бытьем. И брезжила думка, что покамест богатырь помахивает зеленым флагом листвы, до той поры и он шаркать будет по лесным коврам. А вишь, как повидаться пришлось. Откачался, бедняга. И колыхнул нутро нежданный холодок. Превозмогая слабину, привалился лесовик к деревцу угодливому. А им оказался молодой дубок, что бился кверху рядом с поверженным исполином. Подивился человек, что лег покойный так, чтобы потомка своего не задеть и свет ему открыть. Словно в сознании до конца был.

Вдруг в чащиннике рявкнул Урман. Вскинулся заполошным голосом. Зачастил и осекся. И тут же хлесткий копытящий намет словно проломил заросли. Темно-серый ком щетины проскочил бы мимо, и не успел бы старик стащить с плеча курковку, не то что прицельно жахнуть... Но пока он суетился, взводя и выискивая удобный для выстрела промельк, Урман стремительно обогнал стронутого подсвинка и лоб в лоб остановил грозовым раскатом лая.

«Во мастак так мастак, – возликовал охотник мысленно. – Ты гляди, от лаза зверя отсек и на меня жмет, головастый...» Пока руки, помнившие дело, вершили свою скорую работу, мысль все-таки опережала ход событий, и приятно было услышать, как лай питомца по-соловьиному стал менять колена. С переливом пошел. На бесплатное представление вепреныш угодил. И щетина, вздыбленная на остистом отростке, вроде как и приглаживаться стала.

Во всяком случае в оба глаза дед видел мишень, а вот одним выцеливать намаялся. Заслезился, запотел стрелковый, как стеклышко на холодке. Протирай – не протирай... А портачить в стрельбе не любил. И еще на пару переступов сблизился. И мгновенно развернулся кабан на шум. Но тут же Урман метнулся к зверю, забасил, отвлек на себя в который уже раз. «А вприкуску так и не попробовал, одной глоткой опять взял. Значит, долго жить будет Урманко», – мелькнула утешительная мысль. И шатнувшись от отдачи, старик досадливо плюнул себе под ноги. Сплоховал. Знал, что не убойно ударила картечь. Затупленные дальнозоркостью глаза не нашли «стрижки» на взбитом насте. «Если Урманко голос не подаст через минуту-другую, то с меня литруху за промах». И снова почувствовал разом накатившую усталость. Услыхал, как болтается в опалой груди загнанное сердце.

Переломил ружье. Долго цеплял занемевшими пальцами папковую гильзу. От прицельной планки звонко отскакивала снежная крупа, которую и за ворот телогрейки щедро сыпала расшалившаяся непогода. Он поискал глазами пенек, где бы ноги унять. И тут сквозь снежную навесь пробился резкий, задористый голос Урмана.

– Во! Самородочек! – Аж скулы от растроганности заломило. – Платиновый ты мой! Удружил-то как задушевно, – запричитал старец на радостном всхлипе.

И жалко-то себя стало, что невольно подводит дружка-товарища, не поспевает. Каждый обледенелый сучок в штыковую идет и норовит навзничь опрокинуть. Но через слизь чувственную пробивалась укрепительная мысль, что псинка-то и впрямь мировая. «Остановил-таки!»

«Давай, спотыкач!» – гнал он себя, интуитивно забирая правее, чтобы сбросить со спины предательский ветер. И уже представлял, угадывал, где, в каком именно месте, сходятся два дуэлянта. Надо успеть! А уже и дыхание сбилось к черту от неровной трусцы. И захлебывался морозным воздухом, не успевая выталкивать его из груди. Но больше всего боялся нарваться на валежину и подшуметь. И так ведь чудом удерживает полуторагодовалый кобелишко вольного секачиного отпрыска.

И сейчас, за сотню метров до отстоя, он будто слова начал разбирать в голосе Урмана. «Спокойно», – словно говорил тот кабану. «Ты же втрое больше меня, чего тут бояться». А деду подсказывал: «Не шуми, как трактор. От речки, от речки заходи».

До странного умиротворяюще звучал лай, без всякой подобающей такому случаю угрозы. И в то же время ни одной нотки страха не проскальзывало. Пес словно увещевал подранка отдаться воле рока.

«Экстрасенсом бы наняться ему», – ухмылялся охотник, стараясь ступать строго под лай. А если попадал в паузу, пережимал подошвой наст или шаркал рукавом по ветке, тогда Урман забирал выше, «помехи» создавал. А когда хозяин, подобравшись на выстрел, стронул все же веприка своим медвежьим ходом, тут уж «артист» таким разгневанным басом запел, что держись.

И вроде что-то похожее на зверя затемнело меж стволами. Но точно не разобрать. А лай, заматеревший, осадистый, бил по перепонкам. Пес теперь явно волновался и агрессивничал. Видно, подсвинок был на срыве. Но старческие глаза сквозь рябящую пелену снегопада никак не могли высмотреть цель. И вдруг лай метнулся в сторону и тут же лавиной накатил прямо с противоположной стороны. И шатнулась крепь. И крутанувшийся на месте темный силуэт обрел контуры добычи. Да, Урман «показал» зверя, но и сам по горячности и малоопытности подставился под ствол.

Охотник опустил ружье. Да расскажи кому-нибудь, что вот он, девяностодвухлетний замшелый пень, в зимнем лесу подранка добирает... И ничего — не разрывается сердце, и кровяное давление не бьет обухом по темени, и ноги, слава Богу, держат. И собачка у него — сплав золота с платиной. А все же громкую точку ставить надо. И как только еще разок, подфартив хозяину, Урман ушел в сторону, пуля тут же легла по месту.

Ни слова, ни полслова не произнес старик над трофеем. Ничем не отвлек пса от наслаждения первой большой победой. Он дал ему право самому решать – окончена ли дуэль, а может быть, соперник по-прежнему смертельно опасен? С редким, затухающим лаем, переходящим в глухое рычание, Урман подобрался к поверженному зверю со стороны хвоста. Сделал проверочную хватку, убедившись, что бой действительно выигран. С удовлетворением покусав гачи, Урман потянулся вдоль туловища к пробитой лопатке. А на веприную чушку и смотреть не стал, являя врожденную осторожность.

– Спасибо тебе, лес, что не забываешь старика, – с этими словами добытчик перекрестился на просвет и, сев на валежинку, достал из мешка обшарпанный термосок.

Потягивая настой шиповника, стал прикидывать, какими силами и средствами добычу домой доставлять. Покачал головой, покряхтел. М-да... Потом поширкал «сталькой» по лезвию изрядно сточенного ножа. От внутренностей тушу облегчил. А пуда четыре в ней так и так осталось. Не по себе сук срубил. По горячему делу каких только дров на охоте ни наломаешь. Страсть она и есть страсть: холодному расчету не подвластна.

А смеркалось уже. Да и в глазах от долгого наклона при разделке темь осела. Спину тянуло. Такова уж доля меткого зверобоя:

попыхтеть потом приходится. Но с трофеем все же легче домой возвращаться, нежели с одними «убитыми» ногами. Как бы там ни было, а к теплу пора подаваться.

– Верст пять до деревеньки, слышь, чего говорю-то?

Он все нарезал да подбрасывал свежатинки Урманке.

– Да ты не стесняйся, наворачивай. Не каждый день – праздник.

Погладил дружка и ни с того ни с сего принялся виниться перед ним:

– Раньше-то я на горбу и не таких таскал. Отец твой, Туман, не даст соврать. А теперь, брат ты мой, носильщик из меня никудышный. Ты-то вон, молодец, одолел зверя. Ну, почавкай еще про запас, пооблизывайся, Урманушко.

Набивший брюхо работник разгреб лапами снег на почтительном расстоянии от добычи, покружился на месте и свернулся колечком. Подремывал с устатку, изредка вспыхивая на хозяина умными глазами: наверное, гордился им и, конечно, любил. А того через взмокшую одежду пробирал морозец, подгонял. И сунув в рюкзак целлофановый пакет с вырезкой и печенью, старик поднялся.

– Домой, Урман!

От речки пришлось лезть на угор. Разом выдохся. Привалился к березине. А лаечки-то нет. Посвистел. Подождал. Все без толку. Пришлось вернуться. И картина, что открылась ему, ввергла в замешательство. На такую порцию укоризны он не рассчитывал. Четвероногий тягач – к туше передом, а к хозяину задом – пер ее волоком. Отпыхивался, отхаркивался. И доходя в неистовстве до исступленного скулежа, опять впивался клыками и тащил против шерсти.

– Ты это мне совесть-то пришиваешь, Урманец? – конфузливо бормотал дед, взрезая нижнюю челюсть и крепя на кабаньей морде верную бечевочку.

Подналегли на пару. Всего-то ничего пробурлачили, и испеклись оба. Старому казалось, что сердечные удары раскачивали все его дряхлое тело. От виска к виску вломилась головная боль, словно скобой взяло. Но мужик от роду он был азартный. Лиха беда начало. И – впрягшись, обретал победный норов упираться до конца.

– Ну, взяли, напарничек! Сама пойдет...

Накряхтели еще пару саженей.

– Виноват я перед тобой, дружок, – сипел старина, остужая снегом лоб.

А Урман – рот до ушей, хоть лягушке пришей, – с надеждой и верой пялился в глаза. Его собачье достоинство подсказывало ему, что круче их сейчас в лесу никого нет. Что они вдвоем любому рога завяжут и клыки свернут. И не мог престарелый не подняться под таким воодушевляющим взглядом. Разобрало его. Загусарил. Где наша не пропадала!

– Красивую охоту сделали!.. Честь по чести.

Отделив от туши голову (все – полегче), прикопал ушастую в снег. Остальное втолкал в рюкзачину задними ногами кверху, чтобы при навьюченной поклаже они удобно легли на плечи. Испытанный прием. Но надо было еще этакую громаду себе на спину забросить. Без доброго пня тут не совладать. Ну, отхлебнул еще чайку на посошок. Термосок под валежнику закатил: лишний вес опять же. Долго канителился, пока взгромоздил ношу на подходящий выворотень. С подседа да с грехом пополам просунул руки в лямки.

Перегруженное сердце забарабанило с первых же шагов, забило тревогу. Набрякшие кровяные сосуды стянули череп тугим обручем. Но охотник упорно таранил ночной лес. И тот, как мог, поддерживал его ветками.

– Урман!

Что-то давно не вертелся под ногами главный закоперщик. Боясь потерять равновесие, дед оперся на полусогнутые колени. Отстоялся. И – в путь. Ружьишко то одну руку оттягивало, то другую. Все чаще появлялось желание повесить его на сук. Но он грозил кулачиной самому себе и продолжал вбивать в наст намокшие валенки. Забористый характер настегивал слабевшее тело. И первую версту он одолел. Но колени предательски подломились, и груз придавил его. Отлежался. Попробовал встать с рюкзаком. Не тут-то было. Но если сейчас сбросить трофей, то уж потом в лямки ни за что не влезть. Ну и ладно. Завтра как-нибудь... И вроде уже договорился со своей минутной слабостью, а тут Урманко объявился с жаркой улыбкой во всю свою белозубую пасть. Голову за ухо приволок. Стоит, хохочет и снег хватает. Весело ему. «Не по-хозяйски это, – говорит, – веприные чушки по лесу разбрасывать. Тут ведь и – холодец тебе и запечь можно. Да и непочтение к зверю, сам понимаешь...»

– Ну, ты, мужик платиновый! – восхитился старик, и зло взяло его на лежачее свое положение.

Кипел, громоздился на карачки, перешибая немощь крепким словцом. Дополз до молодого деревца. Сгибая его в дугу, поднялся. Навис, все равно что дуб разломившийся. Ружье зацепил палкой суковатой, подтянул. Голова раскалывалась. Кадык толкала тошнота, и болезненная слабость растворялась во всем теле. Но путь до дома сокращался. И главное, все – честь по чести. Не бросать же добычу. Не ломать же молодому ловцу смысл охоты. У точного выстрела – свое достоинство.
Мысли плавились. Пульсирующие виски, казалось, выталкивали глазные яблоки. И все труднее было высматривать прогалы в запорошенных елках. Он терял счет вынужденным поворотам. Кружил. И в конце концов понял: «компас» сломался. Огляделся и увидел, что снова вышел к дубовой развалине...

Небесный просвет еще больше раздвинулся на месте бывшей великанской кроны. Задавленная ель сгибалась все сильнее под растущим гнетом. А снегопад все высил и высил сугроб на перехлесте двух деревьев: павшего и живого. Так лось, намертво сцепившись рогами с соперником, ломает ему позвоночник, и сам обрекает себя на долгую и мучительную погибель в сохатом капкане.

И тут, как живая, хрястнула еловая плоть. И с тяжким вздохом обрушились обнявшиеся стволы в клубах белого взрыва.

– Господи! – перекрестился старик, ощутив, как дрогнула под ним земная твердь. Урман, поджав хвост, метнулся в ноги и едва не сбил обескураженного хозяина.

– Не робей, это еще не по наши души. У каждого своя ноша и свой час.

Сжав зубы, спрямил путь и вышел к вырубке. Хотя не любил он эти «залысины». Не жаловал лесорубов. И всегда знал, что деревья падают, как люди... Но так было короче – через пень-колоду и колдобины, оставленные трелевщиками. Ноги путались в прутьях. И всякая преграждавшая путь валежина представлялась ловушкой. С каждым шагом ногам все труднее было находить надежную опору. Слепнущие глаза сами искали место для отдыха. Но он слышал за спиной порывистое дыхание Урмана и не хотел сдаваться. Ему хотелось поймать одобрительный взгляд лайки. И слова вертелись на языке самые теплые. Да что слова? Собачке нужен тон, настроение – вот что она ловит на лету. А лямки уже, наверное, стерли кожу на ключицах. Гудевшей голове не хватало кислорода, который жадно пожирали работавшие ноги. Но вдруг ломота в висках стала гаснуть, спадать вниз, к щекам, опустилась в желваки. Шея словно лопнула. Голова свесилась. И с небывалой легкостью он шагнул на груду сучьев.

Лямки отпустили. Стало легко. Беспокоил только ворон, нарезавший круги... Но ведь сейчас ночь? А ворон черным крестом все вис над белой вырубкой... Сколько длился этот сбой в сознании, старик не ведал. Он очнулся от прикосновения жаркого липучего языка. Урман вылизывал смерзшиеся ресницы и испуганно скулил.

– Я тебе обещал в лес сбегать, платиновый мой?.. Ну... Не плачь... Живи, Урман...

От родного голоса пес радостно вскинулся, припал на передние лапы и по-щенячьи захватил в теплую пасть большой палец, холодный и недвижный, будто не живой. И чему-то благостно улыбнулся старина напоследок. Может быть, тому, что жизнь и охота закончились в одно время.



Леонид Корнилов

"Охота и рыбалка" №7(63) от 01.07.2008



За это сообщение автора СЕМЕН СЕМЕНЫЧ поблагодарили: 4 : Андрей 55, Витязь, Дерсу, ТИХОХОД
  Рейтинг: 6.78%
Вернуться к началу
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Re: Рассказы
Непрочитанное сообщение Добавлено: Вс фев 16, 2014 3:32 pm. Прочитано 5198 раз 
Не в сети
Знаток
Аватара пользователя

Зарегистрирован: Пт сен 02, 2011 6:18 am
Сообщения: 625
Откуда: А-Судженск Кемеровской обл.
Имя: Алексей
Оружие: палка,Иж-27
Охотничьи собаки: ЗСЛ
Рыболовный стаж: с 3х лет
Охотничий стаж: чучуть
Если не кто не против,выложу здесь:нашел большую библиотеку,где очень много рассказов-http://www.dmitriyzhitenyov.com/load/knigi/priroda_i_okhota/2.
Читайте на здоровье!

_________________
Белазист-это не профессия,а нация!


Вернуться к началу
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Поле сортировки  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 4 ]  Конец темы


   Похожие темы   Автор   Комментарии   Просмотры   Последнее сообщение 
В этой теме нет новых непрочитанных сообщений. Рассказы "Сладка ягода" и "Таёжная влюблённость"

[ На страницу: 1, 2 ]

в форуме Туризм, автотуризм, путешествия, активный отдых.

Александр Северный

29

4121

Пн окт 25, 2010 8:06 pm

Александр Северный Перейти к последнему сообщению


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 7


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Перейти:  
Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Русская поддержка phpBB